зелеными пальмами острова, то на индийскую землю он ступил,
глядя вокруг жадно раскрытыми благодарно-радостными глазами, и
в прекрасный многоцветный город вошел с непреклонной отвагой.
Прежде всего он разыскал дом, в котором ему посоветовали
поселиться. Этот дом стоял в тихой улочке бомбейского
предместья, под приветливой сенью кокосовых пальм. Он встречал
незнакомца настежь распахнутыми окнами и широко простертыми
навесами веранд, казалось, здесь и впрямь ждала Эгиона желанная
индийская родина. Проходя в ворота, Роберт окинул взглядом
маленький сад и, хотя сейчас следовало бы заняться более
важными делами и наблюдениями, не преминул обратить внимание на
пышный куст с темно-зеленой листвой и большими золотыми
цветами, над которым беззаботно порхал прелестный рой белых
бабочек. Эта картина все еще стояла у него в глазах, слегка
слезившихся от солнца, когда он поднялся по нескольким пологим
ступеням на тенистую просторную веранду и вошел в настежь
распахнутые двери. Слуга-индус в белом одеянии подбежал, ступая
босыми темными ногами по прохладному полу, выложенному красной
кирпичной плиткой, склонился в почтительном поклоне и певуче,
немного в нос, заговорил .на каком-то индийском наречии, однако
скоро заметил, что прибывший гость его не понимает, и, снова
поклонившись и по-змеиному гибко изгибаясь, почтительно и
радушно жестами пригласил Роберта пройти дальше, в глубину
дома, к проему, где вместо двери висела циновка из пальмового
волокна. В тот же миг циновку кто-то отбросил в сторону, и на
пороге появился высокий худой человек с властным взглядом,
одетый в белый тропический костюм и в плетеных сандалиях на
босу ногу. Заговорив на неведомом индийском наречии, он обрушил
на голову слуги поток брани -- тот испуганно сжался, потихоньку
попятился и, стараясь не привлекать внимания, скрылся где-то в
доме, хозяин же обратился к Эгиону по-английски и пригласил его
входить.
Миссионер сразу же начал извиняться за свой неожиданный
приезд и попытался замолвить слово за бедного индуса, который
не совершил никакого проступка. Но хозяин нетерпеливо
отмахнулся:
-- Скоро и вы научитесь обращаться с этими пройдохами как
подобает, -- сказал он. -- Входите же! Я вас ждал.
-- Должно быть, вы -- мистер Бредли? -- осведомился
приезжий вежливо, хотя с первых же шагов в этом экзотическом
доме, с первого взгляда на того, кто отныне будет его
наставником, советчиком и товарищем, в Эгионе поднялись
отчуждение и холодность.
-- Ну да, конечно, я -- Бредли. А вы -- Эгион. Ну же,
Эгион, входите, чего вы ждете? Вы уже обедали?
Вскоре этот высокий костлявый человек с беспардонно
властной манерой бывалого индийского старожила и торгового
агента, кем он был по роду занятий, полностью взял жизнь Эгиона
в свои загорелые, поросшие темным волосом руки. Он приказал
накормить его кушаньем из баранины и риса, которое было щедро
сдобрено жгучим пряным соусом, он показал ему комнаты, провел
по всему дому, забрал для отправки его письма, осведомился, нет
ли поручений, он удовлетворил его первое любопытство и объяснил
первые, самые необходимые правила жизни европейца в Индии. Он
пустил рысью четверых темнокожих индусов, он командовал и
бранился с холодной злостью, оглашая бранью весь дом, он вызвал
индуса-портного и велел ему срочно сшить для Эгиона десяток
пригодных для здешних условий костюмов. Новичок все принимал
благодарно и слегка оробев, хотя ему по душе скорей был бы иной
приезд в Индию, более тихий и более торжественный, когда бы он
сперва немного освоился на новом месте, а потом за дружеской
беседой поделился с новым знакомым своими первыми впечатлениями
от Индии и множеством гораздо более ярких впечатлений от
морского плавания. Однако за время путешествия, которое длится
более полугода, успеваешь научиться вести себя скромно и
применяться к самым необычайным обстоятельствам, так что, когда
под вечер Бредли ушел в город по своим торговым делам, наш юный
святитель вздохнул с облегчением и решил, что теперь-то, в
одиночестве, он тихо отпразднует свой приезд и торжественно
встретится с Индией.
В приподнятом, радостном настроении, наспех разобрав и
разложив по местам свои вещи, вышел он из прохладной комнаты,
где не было ни дверей, ни окон, а были лишь большие открытые
проемы во всех стенах, покрыл светловолосую голову широкополой
шляпой с легким шарфом от солнца, взял крепкую трость и
спустился по лестнице с веранды в сад. Радостно огляделся он и
глубоко вдохнул этого нового воздуха, чутко улавливая
благоухания и ароматы, всматриваясь в цвета и краски этой
неведомой сказочной земли, в покорение которой он, скромный
радетель, надеялся внести свою лепту и которой жаждал отдать
всего себя после столь долгого ожидания и робкого предвкушения
радости.
То, что он увидел и почувствовал в эту минуту, было
прекрасно и, казалось, тысячекратно подтверждало его мечты и
предчувствия. Густые высокие кустарники, сочные, округлые,
стояли, залитые горячим солнцем, усыпанные крупными невиданно
яркими цветами; на стройных и гладких колоннах стволов в
непостижимой вышине покоились тихие круглые кроны кокосовых
пальм, веерная пальма вздымала к небу над крышей дома
удивительно правильное и строгое гигантское колесо могучих, в
человеческий рост, ветвей, а на краю дорожки опытный глаз
любителя природы сразу приметил крохотное существо. Эгион
осторожно к нему приблизился -- это был маленький зеленый
хамелеон с треугольной головкой и злыми бусинками глаз. Роберт
наклонился к нему и почувствовал, что счастлив, как мальчишка,
тем, что ему дано видеть подобные существа и саму неисчерпаемо
изобильную природу у подлинного истока ее богатств.
Звуки необычайной музыки пробудили его от благоговейной
отрешенности. Средь полной шепотов тишины в зеленой глубине
зарослей вдруг загремел ритмичный грохот барабанов из металла,
