Из многочисленных миров, не полученных человеком в дар от природы, а
произведенных им самим из собственного духа, мир книг наибольший. Каждый
ребенок, выводя на школьной доске первые буквы и делая первые попытки читать,
вступает в рукотворный и столь сложный мир, что для полного познания его законов
и правил обращения с ним не хватит ни одной человеческой жизни. Без слова, без
письменности и без книг нет истории, нет понятия человечества. И пожелай кто-
нибудь попытаться в небольшом пространстве, в одном-единственном доме или в
одной-единственной комнате, разместить и изучить историю человеческого духа, он
сможет это сделать лишь в форме библиотеки. Мы, правда, убедились, что
заниматься историей и исторически мыслить небезопасно, и в последние десятилетия
наше мироощущение не на шутку бунтовало против истории, но благодаря именно
этому мы усвоили, что отказ от захватов и присоединений все новых духовных
наследственных масс отнюдь не возвращает невинность нашему бытию и
мышлению.
У всех народов слово и письмо есть нечто священное и магическое; именование и
написание - действа изначально магические, они - магическое овладевание природой
посредством духа, и письмо повсюду превозносилось как дар божественного
происхождения. Умение писать и читать у большинства народов считалось священными
тайными искусствами, заниматься которыми имели право только жрецы; и великим,
чрезвычайным делом было решение какого-нибудь юнца изучить эти могучие
искусства, нелегкие, не всем дозволенные и достававшиеся самоотречением и
жертвами. С точки зрения наших демократических цивилизаций духовность была в те
времена чем-то более редким, но и более благородным, более священным, чем ныне,
она пользовалась божественным покровительством и давалась не всякому, к ней вели
многотрудные пути, и за нее приходилось расплачиваться. Мы можем себе лишь
смутно представить, что значило в культурах иерархическо-аристократического
строя владеть секретом письма среди неграмотного народа! Это значило
избранничество и власть, белую и черную магию, это было талисманом и волшебной
палочкой.
Но совершенно иным это стало лишь с виду. Кажется, что сегодня мир письма и
духовности открыт перед всяким, и более того - желающего увильнуть вталкивают в
него насильно. Кажется, что умение читать и писать значит ныне не многим больше,
чем умение дышать или в лучшем случае ездить верхом. Кажется, что письмо и книга
лишились сегодня всякого отличительного достоинства, всякого волшебства, всякой
магии. В религии, правда, еще существует понятие "священной", явленной
Откровением Книги; но так как единственная еще действительно могущественная
церковь не придает особого значения тому, что Библия распространилась как чтение
светское, то и священных книг уже не осталось нигде, если не считать немногих
набожных евреев и адептов некоторых протестантских сект. Правда, кое-где при
отправлении служебной присяги еще действует предписание, по которому клянущийся
возлагает на Библию руку, но это жест лишь хладный прах того, что полнилось
некогда огненной силой и, как и сама формула присяги, для среднего человека
наших дней не содержит никакой магической связи. Книги перестали быть таинством,
они доступны каждому - так кажется. С демократическо-либеральной точки зрения
это - прогресс и само собой разумеется, но с других точек зрения это также
обесценивание и вульгаризация
духовности.
Но не дадим лишить себя приятного чувства достигнутого прогресса и порадуемся
тому, что чтение и письмо уже не привилегия какой-нибудь гильдии или касты, что
с момента изобретения печати книга стала всеобщим, распространенным в огромных
количествах предметом потребления и роскоши, что большие тиражи понижают цены на
книги и что всякий народ свои лучшие книги (так называемых классиков) может
сделать доступными даже для очень необеспеченных людей. Давайте также и не
скорбеть чрезмерно о том, что из понятия "книга" выхолощено почти все его былое
величие, что в последнее время благодаря кино и радиовещанию ценность и
притягательность книги упала, кажется, даже в глазах толпы. Но все же нам вовсе
не следует опасаться будущего искоренения книги, напротив: чем больше со
временем будут удовлетворены определенные потребности масс в развлечении и
образовании с помощью других изобретений, тем больше достоинства и авторитета
вернет себе книга. Ибо и до инфантильнейших, опьяненных прогрессом людей вскоре
дойдет, что функции письма и книги непреходящи. Станет очевидным, что выражение
в слове и передача этого выражения посредством письма не только важнейшие
вспомогательные, но и единственные средства вообще, благодаря которым
человечество имеет историю и непрерывное сознание самого себя.
Мы еще не совсем достигли момента, когда молодые соперничающие изобретения -
радио, кино и другие - способны лишить печатную книгу именно тех ее функций,
которых не жаль. К чему, в самом деле, возражать, например, против
распространения в литературном отношении неценного, но изобилующего острыми
моментами, образами, интересными местами и щекочущего чувства развлекательного
романа в виде последовательности кадров, как в кино, или посредством радио, или
будущей комбинацией того и другого, чтобы не вынуждать тысячи людей тратить на
такие книги уйму времени и силу зрения. Но разделение труда, которое внешне еще
не заметно, давно уже частично происходит в тайных пределах мастерских. Уже
сегодня мы нередко слышим, что тот или иной "писатель" от литературы или театра
обратился к кино. Необходимое и желательное разделение здесь уже произошло. Ибо
утверждение, что "сочинять" и делать фильмы - одно и то же или имеют много
общего, - ошибочно. Я бы совсем не хотел превозносить здесь "писателя", и ничто
мне так не чуждо, как в сравнении с ним рассматривать создателя фильмов как
человека ущербного. Но человек, устремленный к тому, чтобы описание или рассказ
передать средствами слова и письма, делает нечто совершенно и принципиально
иное, чем человек, который ту же историю берется поведать с помощью определенным
образом расставленных и снятых на пленку человеческих групп. Словесный
сочинитель может быть жалким халтурщиком, а киношник гением, дело не в этом. Но
то, о чем публика еще не догадывается и что она, возможно, узнает очень нескоро,
в кругу сочинителей уже начало определяться: коренное различие в средствах,
которыми достигается та или иная художественная цель. Конечно, и после
разделения средств будут выходить убогие романы и халтурные фильмы, создаваемые
дикорастущими талантами, пиратами в областях, где им не хватает компетенции. Но
для прояснения понятий и разгрузки литературы, а также для ее теперешних
конкурентов это разделение даст очень много. И тогда литературе кино причинит
ущерб не больший, чем тот, который фотография, к примеру, причинила
живописи.
Но вернемся к нашей теме! Я уже говорил, что книга лишь "кажется" утратившей
ныне свою магическую силу, что лишь "кажется", будто неграмотные стали ныне
редкостью. Почему же "кажется"? Разве древняя волшба где-нибудь еще существует,
разве в наши времена все еще есть священные книги, сатанинские книги, магические
книги? Разве понятие "магия книги" не относится целиком и полностью к прошлому и
к сказке?